Posted in 
Двa крупныx филoлoгa – Oлeг Лeкмaнoв и Ильюха Симaнoвский, в рaмкax non/fiction рaсскaзaли o Eрoфeeвe в свeтe эпoxи. Eсли ужaть всe скaзaннoe ими нa прeдстaвлeнии книги публикe дo oднoй фрaзы, кoнцeнтрирoвaннoй, кaк плaкaтный лoзунг, тo пoлучится слeдующee: «Вeнeдикт Eрoфeeв – нeкaнoничeский клaссик». Oстaльнoe – дeтaли, нo oчeнь вaжныe и в нежели-то сенсационные.
Обращаясь к таким личностям, ни дать ни взять Дмитрий Пригов, Владимир Сорокин, и чисто теперь – Ерофеев, исследователи пытаются сторнировать ситуацию, когда признанный читателями песенник остается плохо вписанным в в) такой степени называемый литературный канон.
Ладно, поэму в прозе «Москва-Петушки» открыли к себя миллионы ценителей, в 70-е и 80-е симпатия оставалась самым популярным неподцензурным произведением. Хотя такого «приза читательских симпатий» малоубедительно, чтобы Ерофеев предложил Тургеневу, Толстому и Булгакову «подвинуться». Свое предлог должны сказать еще и критики.
Олюся Лекманов подчеркивает, что Виня Васильевич вообще никак безвыгодный заботился о судьбе своей поэмы. Так есть следовал «завету» Пастернака «над рукописями мало-: неграмотный трястись»:
– Он был Вотан из немногих писателей, который-нибудь вообще не рассчитывал неважный (=маловажный) на какие публикации. Персонал того поколения надеялись, который какие-то усеченные варианты их книг выйдут в Советском Союзе. Либо — либо писали для Запада иль самиздата. А это было написано, что домашняя шутка, для нескольких друзей, чтоб их развлечь. А после некто не прилагал усилий пользу кого того, чтобы это распространялось.
Лекманов заверил, что же если бы не корефан Ерофеева Владимир Муравьев, тетрадка с текстом «Москвы-Петушков» бесцельно бы и осталась у писателя. Же Муравьев ее отнял, а жинка другого товарища перепечатала в печатной машинке. После в чем дело? машинопись «ушла в народ».
Гелертер, конечно, считает, что общеизвестной книга все же не сделалась. -де, основное население только знает о ней один, что это повествование относительно алкаша, который куда-ведь едет в электричке. С чем, (нечего же, нельзя согласиться. Разве бы это так, следующий автор сборника – Симановский, безлюдный (=малолюдный) стал бы жаловаться, что-что скандально знаменитыми стали рецепты алкогольных «коктейлей» через Венички, к примеру, «Слезы комсомолки». (Его нежный герой миксовал из нескольких видов спиртосодержащих лосьонов, зубного эликсира, лака на ногтей и лимонада, – в общем, самоубийственное напиток получалось).
Эксперты пока самочки не определились, принадлежал ли Ерофеев к постмодернизму иначе говоря же был гением, выпадающим с любого контекста, хотя чаятельно бы его приход в литературу хронологически совпадает с зарождением постмодерна. Ядро, что в нем успели высмотреть – это общепоколенческое разочарование в «Оттепели», несчастный случай – после вторжения танковой армады в Чехословакию – надежд получи «коммунизм с человеческим лицом». Веры в воцарение эры всеобщей дружбы и благоденствия (равно как в книгах молодых братьев Стругацких).
И после этого Ерофеев был первой ласточкой осознания, зачем в этой стране ничего хорошего никак не будет. Что России нужно шарить новый путь.
Не без толку же он ценил и считал равновеликой себя фигурой Бродского, написавшего:
Приглядись, коллега, к лесу!
И особенно к листве.
Никак не чета КПССу,
листья обязательно в большинстве!
В чём спасенье интересах России?
Повернуть к начальству “жопа”.
Волки, мишки и косые
сие сделали уже.
А вообще числом Лекманову «Москва-Петушки» – сие поэма о том, как в советской реальности хоть плачь прожить один день. Черный, наполненный пьяными молитвами, вечный, закольцованный на самом себя день.
По сути Ерофеев создал семасиологический «антоним» повести Солженицына «Один праздник Ивана Денисовича». И утвердил течение о том, что не так, что в ГУЛАГе – на условной «свободе» незначительный человек, вступивший в схватку с государственной машиной – погибает. И в этом человеколюбии Ерофеев приблизился к Достоевскому.